Двенадцать лун на знамени моем,
   И панцирь тверд, и шпага тяжела.
   Я рыцарь-тень, блуждающий верхом
   В зеленом, как заросший водоем,
   Краю; и мгла, лежащая кругом,
   Коню и мне глаза заволокла.
   
   Я следую невидимой тропой.
   Прислушиваясь к небу и к густой
   Листве, - но вероятнее всего,
   Что небо мне не скажет ничего.
   И джунгли мне не скажут ничего.
   
   А только зверь пробежит иногда
   В стороне, таясь и ступая легко,
   Оберегая от мелких колючих растений
   Давнюю рану...
   
   Мой светлый конь отважен и крылат,
   Он молод - и поэтому силен.
   Он лучше слышит то, что говорят
   Стволы, и каждый новый аромат
   Ему, коню, понятнее стократ,
   Чем мне. Но я прозрачен, как и он.
   
   Я тоже миф, хотя и не такой
   Стремительный, как этот молодой
   Скакун, еще не знающий того,
   Что небо нам не скажет ничего,
   И джунгли нам не скажут ничего.
   
   А только птица мелькнет иногда,
   Улетая в дальнюю темную глушь
   Той самой чащи, куда,
   Сколь б я ни скитался -
   Вряд ли доеду...
   
   А в той глуши, веками невредим,
   Стоит шалаш - бессонное жилье.
   Там дева-тень, прозрачная как дым,
   Ночей не спит под кровом травяным.
   И влажный ветер с деревом сухим
   Поют над обиталищем ее.
   
   Она не спит. И дерево скрипит
   Все жалобней, пока она не спит
   И плачет - вероятно, оттого,
   Что небо ей не скажет ничего.
   И джунгли ей не скажут ничего.
   
   А только гром подпоет иногда
   Тем двоим над крышей ее,
   Обещая всему континенту
   Большие дожди в феврале -
   И жаркое лето...