То ли мука, то ли скука,
   Одиночество наука...
   А тоска - такая штука,
   Не укрыться от нее.
   Я зарвался, я заврался,
   Я опять с цепи сорвался
   И осмыслить попытался
   Положение свое.
   
   Вот плыву на пароходе,
   Смят и сжат, как туз в колоде,
   Маюсь вроде (это в моде)
   Драматической тоской.
   Я голодный и бездомный,
   А вокруг - такой бездонный,
   Океан - такой огромный,
   Атлантический такой.
   
   Он загадочно мерцает,
   Он, раскинувшись, вздыхает,
   Он, как будто отдыхает
   От полуденных лучей.
   Мглой закатной дышет мерно
   И печалится, наверно,
   О великой и безмерной
   О безбрежности своей.
   
   Пароход наш старый, странный,
   Работяга неустанный,
   Точно вторя океану,
   Тяжко дышит на ходу.
   Так, сморкаясь и чихая,
   Доползет он до Шанхая
   И причалит, и тогда я,
   Может быть, с него сойду.
   
   Тишина в каютах хмурых,
   Только боцман - черный турок,
   Все сидит, цедя окурок,
   И на всех ему плевать.
   Изнурен привычным делом,
   Утомлен душой и телом,
   Он на судне опустелом
   Будет ночь пережидать.
   
   Затоскует он жестоко
   О стране своей далекой,
   О турчанке зеленоокой,
   Что дороже всех наград.
   Ах, бока ее округлы,
   А уста ее - как угли,
   А глаза ее - как джунгли,
   А зовут ее - Шихрад.
   
   А турчанка молодая,
   Не печалясь, не страдая
   Сладко спит, забот не зная,
   Да за тридевять земель,
   Не в каюте неуютной,
   С ней бродяга сухопутный,
   Одинокий и беспутный
   Делит мягкую постель.
   
   А зовут его Джакомо,
   И ему вдали от дома
   Так знакомы все симптомы
   Ностальгической тоски.
   На чужбине знойным летом
   Он не спит перед рассветом,
   Как и все на свете этом,
   Кто от дома далеки...
   
   Зх, заняться б пустяками,
   Поболтать бы с корешками,
   Погулять бы кабаками,
   Все бы стало на места.
   Но пустяки давно забыты,
   Корешки давно зарыты,
   Кабаки давно закрыты,
   Тишина и темнота.
   
   И только пароход
   Плывет себе, плывет...